В канун православного Рождества израильская журналистка Алла Гаврилова поделилась у себя на фейсбуке историей, как в романе известного писателя Александра Иличевского обнаружила две страницы своего журналистского репортажа из Сектора Газы. Ситуация казалась до боли очевидной и предсказуемой: писатель просто принесет извинения.
Но конфликт моментально принял общественный характер, сотряс российско-израильский фейсбук и выплеснулся в СМИ. Гражданка Израиля обвинила гражданина Израиля в плагиате в его романе об Израиле — и это стало проблемой русской литературы. Увы, неслучайно, ведь под удар попала целая группа писателей, критиков и читателей, считающих: брать тексты у других писателей — плохо, а у журналистов — можно.
Ложные обещания
Александр Иличевский давно живет в Иерусалиме, но не потерял связей со страной исхода. Он лауреат многих престижных российских премий, неформально считается в русскоязычном израильском сообществе писателем № 2 (после Линор Горалик). Известен как сильный стилист.
В августе 2024 года московское издательство «Альпина проза» готовила к отправке в печать его роман «7 октября», посвященный войне Израиля против «Хамаса». Макет попал в руки израильской журналистки Алины Ребель, которая распознала, что две страницы текста — это репортаж (с незначительными правками) ее коллеги, и военкора Newsru.co.il Аллы Гавриловой.
Ребель попросила Иличевского связаться с Гавриловой, чтобы обсудить вопрос авторских прав.
Из переписки Гавриловой с Иличевским (скриншоты имеются в моем распоряжении) явствует, что первой написала ему она. Писатель сначала сделал вид, будто использовал ее текст для «антуража», затем прислал макет, после чего состоялся телефонный разговор. В заключении он заверил ее, что, да, в книгу удастся внести ссылку на автора и сайт издания. Затем сообщил, что постарается, наоборот, вычеркнуть заимствованный текст, а в итоге разразился длинным извинением (через неделю после первых сообщений): писал о сложностях переверстки и просил прощение «в связи с вольным / невольным заимствованием», прислал текст благодарности, которую разместят в конце книги.
Как объяснил главред Newsru.co.il Евгений Финкель, сайт издания заблокирован в Роскомнадзором, и издательство побоялось вставлять прямую ссылку, против чего редакция не возражала (как и против публикации материала), попросив только уладить все вопросы с автором. Замечу, что в России нет запрета на цитирование заблокированных изданий. А если издание признано иноагентом или нежелательным, то наоборот, необходимо ставить пометку, иначе вас подведут под статью о содействии «врагам государства».
Фейсбук-противостояние
В начале 2025 года «7 октября» попало в руки Гавриловой, и обнаружилось, что маститый прозаик ей соврал: благодарность с расплывчатой формулировкой «без ее репортажей эта книга была бы далеко неполной» осталась, но вот указание, что конкретные две страницы — это копипаст, так и не появилось.
Конечно, налицо и обман читателей: кто сможет разобрать, что вот здесь идет текст Иличевского, а вот тут — уже Гавриловой.
Гаврилова предала огласке эту историю, и включились силы коллективного сетевого разума, подчас склонные к резким суждениям и автоматическим выводам. Да, в некоторых местах комментарии приняли вопиющий характер, вплоть до типичной риторики ненависти: «Расиянин же, это всё объясняет». Однако в целом было понятно, что Гаврилова в этой ситуации — жертва, а значит, требуется проявить солидарность.
Иличевский ответил спустя сутки, выложил только удобную ему часть личной переписки с Гавриловой (она ею не делилась, считая это неэтичным), и заявил, будто раз в благодарности ее фамилия значится — этим он и учел пожелания. Откровенная манипуляция! Но она собрала веер слов поддержки: от обычной солидарности со знакомым и до таких мерзостей как: «Не бери в голову эту возню ущербных мышей!».
Если не обращать внимания на сетевые резкости, в очередной раз открытая дискуссия показала, что коллективный разум не так бестолков, каким ему считают. Сторонники Гавриловой засыпали ее вопросами: можно ли сканы из книги и ссылку на исходную статью? А где переписка, что писатель обещал поставить упоминание автора? Текст заимствован или пересказан своими словами? Последовательные ответы как раз и привели к тому, что позиция Аллы оказалась сильнее.
На следующий день френд Гавриловой Галина Нежинская, пробив доступную версию «7 октября» на плагиат, нашла еще один факт некорректного заимствования, на сей раз у покойного писателя Владимира Мурзина — развернутый образ танков как черепах. Даже в стране сторонников Иличевского это вызвало брожения.
Как заметил литературовед и критик Михаил Эдельштейн: «…романист, копируя фрагменты этого текста, заимствует не просто детали и фактуру, даже не просто чужой опыт, а чужое зрение, юмор, метафоры. На мой взгляд, это признание писателем своего поражения, пусть и на пространстве в один-два абзаца. Конечно, любой европеец, писавший роман о Китае, но сам там не бывавший, брал описания пустыни Гоби из записок каких-нибудь путешественников… Но зачем писателю чужие впечатления о близком Негеве, а не о далекой Гоби и недоступной Газе, не очень понятно».
Затем активисты нашли и другие заимствованные фрагменты. Эксперты Meduza насчитали в общей сложности 5,5 страниц! А вдобавок обнаружили некорректные цитаты из Андрея Платонова.
Практикум манипуляций
Поскольку обстоятельства выяснялись постепенно и попадали в сеть в виде нарезки, то защитникам Иличевского пришлось, мягко говоря, идти творческим методом. Когда речь идет о друзьях, почитателях и коллегах по цеху, то солидарность вполне оправдана, но именно солидарность со своим, а не с его конкретным действием. В конечном счете не все же романы были написаны такими методами!
В итоге получилось: многие представители западного мира и антивоенные россияне скатились до совершенно «путинской» аргументации. Можно даже устроить краткий ликбез по манипуляциям.
Первый прием — виктимблейминг. Дескать, журналистка должна быть рада, что известный писатель использовал ее материал. Один очень известный литературовед и журналист выдал в комментарии под постом Гавриловой: «Если ваш труд кто-то вспомнит через несколько десятилетий, то только потому, что он упомянут в примечании Иличевского» (поскольку комментарий был удален, другими словами — отозван, то я не указывают фамилию, пусть даже если и сохранился скриншот). Так и жертвам сексуализированного насилия говорят: «Твой начальник — статусный человек, радуйся, что он обратил на тебя внимание и хотел осчастливить в постели!».
Второй — свести все к пропаганде и просто обвинить в хайпе (как будто известной журналистке публичности мало). Еще можно кричать о клевете и превращать «заемщика» в жертву хейта или намеренной кампании. Звучит логично, если забыть, что участники критики часто вообще слышали об Иличевском впервые, что, увы, только облегчало довольно большому количеству людей переход от солидарности с пострадавшей к личности писателя.
Третий — юридический. Раз плагиат описан в законодательстве, то это юридический термин, а потому надо призвать замолчать сейчас и идти судиться. Ей-Богу, фейсбук оказывается не местом для дискуссий. Публично «позаимствовать» можно, а если что-то не устраивает — жалуйтесь официально. Еще хуже, когда разговор об авторских правах затмевает другое: под удар поставлен сам принцип авторства, которое неотчуждаемо.
Четвертый — доведение до абсурда, но не аргументов (как у Сократа), а самой ситуации, чтобы заболтать суть Можно представить требования соблюдать авторство как мелочную регламентацию, которая доведет до того, что любую общую мысль придется подтверждать ссылкой. Или вообразить, что собеседники ничего не знают про коллажи и постмодернизм, забыв, правда, что в обоих случаях литературный прием оголен, а заимствованный текст узнаваем, да и берется он ради остраняющей игры.
Напротив, роман Иличевского — это не постмодернистское повествование, а вполне себе реалистического произведение. По мнению литературоведа Сорина Брута, он все же поспешен и недокручен, хотя и значим подымаемой проблемой зла.
У каждого свои традиции
Но главное, пятое — это апелляция к традиции. Иличевский, оказывается, наследует «общепринятой исторически сложившейся практике», в соответствии с которой писатель имеет право брать чужие тексты и с косметическими изменениями вставлять их в свое произведение, отделываясь общими благодарностями! Конечно, если это тексты не других писателей, а «каких-то» журналистов.
Как заметила литературовед Елена Иваницкая, мы находимся при смене нормы: впервые в русскоязычном поле так громко прозвучала тема заимствования у публицистов: «Предполагаю, что здесь дело вот в чем: старая, давняя, не очень внятно выраженная, но несомненная „норма“ заключалась в представлении, что „художник“ выше „журналиста“».
В подтверждение она привела две истории: «Есть у меня статья, биографическая. Об одной неясности в последние дни жизни Мусоргского. Через какое-то время после выхода статьи обнаруживаю не что-нибудь, а пьесу одного драматурга. Вся моя статья разобрана по ролям, на сцену выведены все, кто у меня упомянут, и персонажи шпарят или моими словами, или приведенными у меня цитатами. Другой раз один „живой классик“ записывал со мной „беседу“. Ну, побеседовали мы с ним, материал вышел. Потом вышел его роман, где герои шпарят то моими словами, то его словами из „беседы“».
Я не уверен, плагиат ли это (надо разбирать), но творческий поиск в обоих случаях явно граничит с экспроприацией чужих интеллектуальных усилий.
Михаил Эдельштейн также привел длинный список недавних российских и зарубежных конфликтов, когда известные писатели (такие, как Иэн Макьюэн, Михаил Шишкин, Гузель Яхина) получали аналогичные обвинения, однако это никак не сказывалось на их репутации, правда, по той причине, что речь там шла не об откровенном копипасте.
Путем апелляции к традиции и решил пойти Иличевский. На третий день дискуссий он заявил, что заимствованные отрывки будут удалены из электронной версии, а затем извинился перед почитателями за «использование» Мурзина, дескать, намеренно собирал описания пустынь у разных авторов, а потому перепутал выписки со своим текстом.
Перед Гавриловой прозаик решил не извиняться, тем самым еще раз подчеркнув: журналисты недостойны внимания маститых авторов.
Мир поменялся
Случай с Иличевский оказался не просто вопросом о поведении, а о нормах, царящих в российских писательских кругах, преимущественно тех, кто живет в эмиграции. Оказывается, есть автор и есть Автор, пописыватели и Настоящие Писатели!
Конечно, апелляция к традиции не лишена смысла, поскольку раньше общественно-политическая функция писателя была несравнима выше. Да, еще в XVII веке Мольер мог считать своим всё, что прочтет и захочет присвоить. Пушкина цензурировал лично Николай I (будто у императора большой империи других дел не имелось). В середине XIX века Некрасов провозгласил, что поэт должен возбуждать общественное мнение, а гонорарам авторов даже начала XX века позавидуют сегодня многие. И даже спустя годы Евтушенко позволял себе заявлять, что поэт в России больше, чем поэт!
Все это объяснимо. Сравнительно с нашими временами образованных людей тогда было не так много, пишущих — еще меньше, а потому стать писателем означало получить экономическую независимость и статус одного из ключевых производителей смыслов. А раз уж вы говорите от имени Высокой Литературы, то в сословном обществе вам позволено куда больше, особенно в отношении тех, на кого привыкли смотреть сверху вниз. Ничего странного: когда-то и крепостничество было чем-то нормальным, и право первой ночи.
XX век с его урбанизацией, всеобщим образованием, ростом населением, становлением информационного общества и новых индустрий, производящих общественно-значимые смыслы, многое поменял. Авторитарный Советский Союз во многом искусственно консервировал старую модель писательства, однако она не выдержала проверкой рынком — о чем свидетельствует хотя бы резкое падение тиражей «Литературной газеты» и толстых журналов в 1990-е годы.
В XXI веке ситуация окончательно изменилась.
Скажу мягко: литературно-художественный дискурс остается одним из производителей смыслов — но лишь одним из многих. В борьбе за умы граждан писатели больше не обладают приоритетом по сравнению с философами и журналистами, публичными интеллектуалами и политологами, социологами и экономистами, кинемотографистами и певцами, разномастными аналитиками и политтехнологами. И даже тиктокерами!
С развитием интернета циркуляция текстов (дискурсов) стала демократичнее и прозрачнее, а искусственный интеллект оказался успешен в производстве либо стандартизированных текстов, либо того, что обычно называется «графоманией» в широком смысле слова. Стучать по клавишам — просто, производить тексты может, пожалуй, каждый, но что только повышается в цене — это идеи, облеченные в конкретные текстовые формы. И те, кто способен на их создание, вне зависимости от жанра, свое, персональное авторство будут еще активнее защищать. Только авторов сегодня много, и работаем мы в разных жанрах.
Российская общественная жизнь сегодня более не литературоцентрична, как это было еще в советское время. Да, писатели по-прежнему играют важную роль как производители смыслов, но только одну из ролей наряду со всеми остальными. Потому и российская власть — циничная и примитивно-прагматичная — относится к ним соответствующе, изредка «постукивая» дубинкой: то Быкова отравит, то Петрийчук с Беркович отправит за решетку. Не потому что, как я и писал, читает их тексты и боится — напротив, там «непонятно», «многабукав» и «кабы чего не вышло».
В 2010-е годы власть решила не только сделать ставку на «медийку», но и дополнить ее «история-центризмом», со всеми негативными последствиями для себя и для корпорации историков. Да, больше денег, но оседают они в карманах разномастных проходимцев. Путин пишет не рассказы, а исторические статьи. Поправляет директоров музеев, а не писателей. Бюджеты выделяются на все новые институты памяти, а не новые главлиты. Власти пишут учебники истории, а не литературы: да и общество дискутирует о первых, а не о вторых. Законодательно закрепляется специфическая историческая цензура, а вот литераторы должны цензурироваться «по общим правилам». Z-писатели и поэты — это сплошное посмешище, конъюнктурщики, которые воспользовались моментом, чтобы пересесть с задних рядов на передние, а вот корпорация историков куда более плотно увязла в обслуживании интересов власти.
К слову, российская оппозиционная среда всегда была более литературоцентричной, а потому неудивительно, что на пике общественной волны 2011–2012 годов именно писатель и поэт Дмитрий Быков стал одним из имен протеста. Знакомый политтехнолог, близкий к провластным кругам, в личном разговоре тогда даже сокрушался, что этот момент не длился долго.
Однако факт остается фактом. Общественно-политическую жизнь СССР 1960–1970-х годов мы не поймем без литературных текстов Солженицына, а вот при изучении российских 2010-х годов — можем в целом и обойтись без выходивших тогда романов. Нет, это не писатели стали хуже, а просто мир поменялся.
Бунт против привилегий
Бравировать былыми привилегиями и кичиться «а вот писателю можно» — сегодня некомильфо. Или строить вид, что ученые и журналисты — это «так себе», а у писателя — зоркий глаз и прозрение.
Казалось бы, «лингвистический поворот» в социальных науках и постмодернизм нанесли сокрушительный удар по любой попытке заявлять, что некая совокупность текстом имеет основания считаться привилегированной. Но это когда было?! В 1960–1980-е, во время «железного занавеса». А потому освобожденная от «советских оков» Россия неслась вперед. И вот мы видим, как все те же привилегии уже защищаются с позиции постмодерна.
Когда Михаил Эдельштейн пишет, что «писатель по определению вор, вуайерист, соглядатай, подслушивающий. Для него весь мир сырье — родные, друзья, кошки, собаки, закаты, восходы. И чужие тексты», — то я полностью согласен. Но также работает и историк (пусть и с некоторыми особенностями). И журналист. И антрополог (сколько в этой науке дискутировали об этике воспроизводства слов респондентов!).
Да тот же репортаж Гавриловой. Она ездила в зону боевых действий. Рисковала собою. Собирала материал. Записывала на диктофон. Переводила с иврита. Создавала структуру текста. Заботилась о связности, логичности, адекватности. Да, репортаж — это не художественное произведение, тут не скажешь: «Я художник, я так вижу», но, согласитесь, это тоже производства текста и смыслов на основе личного опыта. И такая ли уж большая разница, что об одном и том же событии журналисты пишут в одном дискурсе, а прозаики — в другом?
Тут вспоминается другая полемика, а именно когда в 2021 году историк Циденков обвинил роман Гузели Яхиной «Эшелон на Самарканд» в плагиате его научных статей. Тогда общественное мнение все же склонилось на сторону писательницы, поскольку никаких примеров реального плагиата оппонент не привел, а общие места вполне объяснялись общностью сюжетов и исходных источников. Ну не из головы же она брать историю голода в Поволжье!
В ответ Яхина, кстати, опубликовала в «Новой газете» пространные выдержки из исторического черновика-подложки к роману, который немного приоткрыл творческую кухню и не оставил никаких сомнений в ее добросовестности. Как жаль, что эти материалы появились в открытом доступе в результате скандала, а не были приложены к книге!
Кейс Гавриловой — Иличевского содержательно иной, но с теми же корнями: историки и журналисты все меньше хотят, чтобы их труды использовались так, как это привыкли делать писатели. Возможно, для иерусалимского прозаика благодарность в конце — это вполне разумный и этически достаточный жест в отношении представителей других жанров, однако воспринимается он как наглость и беспардонность.
Я согласен с Михаилом Эдельштейном, когда он пишет, что теперь литературное сообщество должно решать: «допустимо ли использование романистом копипасты — прямого, практически неадаптированного переноса чужого текста в свой? И если да, то в каком объеме?».
Поезд уже тронулся и вопрос объективно не касается только писательской среды. Совершенно неслучайно дискуссия в защиту Гавриловой приобрела форму публичной критики, бунта против снобизма и корпоративных привилегий. Можно сколько угодно прятаться за химерами литературных традиций, но каждый раз, когда еще один известный писатель возьмет чьи-то авторские, то с большой степенью вероятности получит в ответ публичную оплеуху.
Оно так и произошло: в конечном итоге издательство приняло решение внести изменения в электронную и аудиоверсии, а печатный тираж уничтожить. Что говорит о простом факте: институты репутации действительно работают.
И высвечивает другую сторону неэтичности поведения автора, который, мягко скажу, руководствовался собственными принципами «заимствования». Книжный рынок в России в перманентном кризисе, и решение издательства — это финансовые потери и недополученная прибыль. Почему-то забывается, что помимо автора над книгой работают: редактор (желательно чтобы и литературный), корректор (дважды), художник, есть продажник (пишет аннотации, рассылает заявки по магазинам), типография, да грузчики есть. Процесс издания занимает около полугода, и это тоже труд, который в итоге пошел насмарку.
Увы, сама идея гениального творца ведет к недооценке коллективных усилий, направленных на то, чтобы результат его творчества дошел до читателя.
Послесловие, проясняющее некоторые источники, — вполне себе выход, и оно никак не ущемляет свободу творчества. Корпоративным привилегиям нет места в XXI веке. Как и желанию претендовать на ту степень откровения, оригинальности и единоличности, которой человек явно не обладает.
Конечно, не все захотят раскрывать «творческую кухню», ведь все эти ложки-поварежки, поваренные книги и пр. плохо соотносятся с позой Провидца.
Но выбор прост.
Пиши сам от первого и до последнего предложения — или рискуй репутацией, и не обижайся, что тебя нарекут плагиатором.
